Рассказы про осень, осеннюю природу, про осенние листья, про поведение животных в осеннем лесу.
Белка отвела под кладовую одно из своих круглых гнёзд на деревьях. Там у неё сложены лесные орешки и шишки.
Кроме того, белка собрала грибы — маслята и подберёзовики. Их она насадила на обломанные сучочки сосен и сушит впрок. Зимой она будет бродить по ветвям деревьев и подкрепляться сушёными грибами.
Наверняка всякий слышал про то, как ёж на колючках таскает листья. Говорено про это много.
Ловко так в рассказах-то получается: повалялся ёж, наколол листву и стащил в нору. С плеч скинул — и всё тут.
А на деле — другое. Не так просто.
Встретил я ежа, когда ходил за опятами.
Семенит ёж по тропинке, несёт три листочка: два — с боков, один — на загорбке. Ему эта ноша нипочём, не чувствует, наверно. Вдесятеро больше бы унёс. Но ведь иголки-то частые, плотные, листья на них плохо накалываются. Всё равно, как нам гребнем бумагу протыкать. Неспособно. Вот и приходится к норе трусить почти порожняком.
Потихоньку, чтоб не спугнуть, пошёл я позади.
Старая сосна-выворотень, под ней — ямка. Ежиный дом. Остановился ёж. Надо теперь листья снять, запихать в нору.
А как снимешь листья? Лапой не ухватить. Зубами — и думать нечего. И не стряхнёшь — крепко сидят. Вот положенье-то!
Стал ёж об корень тереться, сдирать листья. С боков-то содрал, хоть и разлохматил. А вот с загорбка — никак. Пыхтит от усердия, задними лапами поддаёт, а лист не слезает, да и баста.
Долго старался. Умаялся, а листа так и не снял. Постоял, сказал: «Туфф, туфф» — это, наверно, вроде нашего «ох, ох» — и отправился назад по тропинке.
Как скрылся он из глаз, я в низинку сбегал, принёс листьев, сунул в нору.
— На тебе, не мучайся!
Нельзя было не помочь. Такая тяжёлая работа у ежа!
Шёл Ника в школу, остановился. Стал в небо смотреть, на облака. Даже рот раскрыл, до того засмотрелся.
Плывут облака по небу. Вон одно облако как петух. Вон другое — похоже на зайца. Третье — белый медведь бежит.
«Чудеса какие! — думает Ника. — Забавно как получается: по небу звери и птицы плывут!»
Спешат мимо ребята в школу. Только Ника пока не торопится.
Он слегка недоволен небом. Одни только звери плывут по нему.
Вот если бы паровозик проплыл! Хорошо бы с вагончиками. Без вагончиков тоже неплохо.
Но с вагончиками всё же лучше.
Ждёт Ника паровозик.
А его нет.
А Ника ждёт.
А паровозик всё не появляется.
Может, ещё появится?
Озерко замёрзло, но лёд такой прозрачный, что видно сквозь него дно и водоросли. Пузырьки воздуха поднимаются из подводных зарослей, упираются в лёд, поблёскивают под ним, как сплющенные жемчужины. От жемчужины к жемчужине переползают подо льдом жуки-плавунцы и медлительные улитки-прудовики. Это не ловцы жемчуга, это искатели воздуха. Найдут воздушный пузырёк, вползут в него и дышат. «Выдышат» до конца — и к другому. Так и путешествуют снизу по льду: дышать-то надо!
Рябина висит гроздьями, ветки гнутся. Дрозды ели, свиристели гостили, снегири — ягод вроде и не убыло.
Мимо, от деревни к деревне, галки летели кочующей стайкой, соблазнились рябиной и присели.
Знаете ли вы, что галки клюют рябину после заморозков?
Двое галок — в белых очках, в серых платочках — щиплют ягоды, трое скромно в стороне ждут.
Кажется, ни у кого нет обычая, у одних галок, чтобы родителям уступать у корма первую очередь. Почёт и уважение старшим у галок. Благодарность за летние заботы, когда они галчат кормили, сами, быть может, недоедая, стерегли и охраняли, себя не щадя...
Студёно в лесу, звери готовятся летние одёжки менять на зимние.
А молоденькому Зайчишке это в диковинку. Он ещё только первую зиму встречает. И страсть как не терпится Зайчишке в обнове пощеголять. Не стал ждать, пока вся одёжка готова будет, взял и надел новые штаны.
— Эхма, — говорит, — пройдусь окрест, покрасуюсь!
А штаны и впрямь хороши. Белые, как первый снежок, пушистые, тёплые! Идёт Заяц, и новые его штаны далеко-о видать, словно кто- то платочком машет. Радуется Заяц:
— Пусть все видят, пусть все завидуют!
Ну и конечно — увидели.
Только Зайчишка на поляну вышел, — Сова с дерева заметила. Кинулась вниз, когти нацелила, — вот-вот сгребёт! Еле увернулся Заяц, без памяти стреканул в кусты — да под ёлку, да под берёзку...
В берёзник выскочил — Лисица издалека приметила. Погналась со всех лап, от радости даже тявкает на бегу... Едва-едва упредил её Заяц, битый час кружил, пока не отстала Лисица.
На опушку леса вылетел — а тут нате вам: шагает к нему Охотничек с ружьецом. Вот сейчас, вот сейчас на мушку возьмёт!
Эх, кабы скинуть белые штаны!
Да не выскочишь из них.
Забился Зайчишка в самую глухую чащобу, схоронился в кустах за кочкой. Лежит — дрожит: как бы не заметил кто ненароком.
Понял теперь, что не для одной красоты белые штаны даются.
Все в поле и в лесу себе на зиму дома построили.
Под ёлочкой, под зелёной еловой лапой, строит свой дом заяц-беляк. Пока шубку серую на белую не поменяет, ему ёлка защитой будет.
Белка переменила на зиму шубку, починяет гаюшку — гнездо, чтобы не надувало в гаюшку снегу. Лисичка-сестричка бегает по полям, ищет мышиные норы... Ёж-ежович накрылся палым листом, заснул на целую зиму.
Крот глубоко ушёл в землю, застыл до весны. Белые ласочки и лесные мышки — поглубже в мох, под древесные корни спрятались.
Лягушки-квакушки зарылись в мох, в ил на прудах. Будут лежать до самой весны недвижно. Застыли под хворостом юркие ящерицы.
А лучше, а теплее всех Михаилу Михайловичу. Забрался он в берлогу, припал к лапе и — на боковую. Будет всю зиму сосать лапу, видеть лесные сны, слушать, как скрипят над берлогой высокие ели.
Хуже всех бездомнику волку: будет он долго и жалобно петь на перекрёстке свою горькую волчью песню: «У-у-у!» — «У-у-у!» — «У-у-у!»
Подули холодные ветры. Голые стояли деревья — ждали зимней одежды. Ели и сосны стали ещё зеленее. Много раз большими хлопьями начинал падать снег. Просыпаясь, люди не узнавали поля: такой необыкновенный свет светил в окно. А потом снег таял. И снова всё кругом становилось серым: деревья, крыши домов, дороги.
Ночью выпал снег да так и остался. Ночной снег на зиму ложится. Пришла зима...
Нет комментариев. Ваш будет первым!