Рассказы о Пасхе для школьников. Как проводили в нашей семье страстную неделю
Накануне великого праздника Пасха идёт страстная неделя.
Рассказы для школьников младших и средних классов о светлом празднике Пасхи.
Это удивительно интересный рассказ о празднике Пасха, в нем описаны в интересной форме все Пасхальные традиции от Пасхального стола до церковной службы.
Клавдия Владимировна Лукашевич
(1859—1937)
КАК ПРОВОДИЛИ В НАШЕЙ СЕМЬЕ СТРАСТНУЮ НЕДЕЛЮ
Страстная неделя чтилась в нашей семье и в семье бабушки и дедушки как величайшая святыня... Няня и мама одевались в темные платья, строго постились, каждый день ходили в церковь и говели. Везде у нас теплились лампады, было тихо и благоговейно. Нам, детям, почему-то бывало и жутко и радостно. По вечерам няня часто рассказывала нам о страданиях Христа и всегда плакала... Иногда с великими святыми событиями она перемешивала и легенды... Так занятно было ее слушать. Рассказывала про птичку, которая вытащила клювом один колючий терновник из святого лба Господа, и ее грудка обагрилась кровью... И с тех пор эта птичка святая, и ее зовут «красногрудка»; рассказывала, как, мучась, Христос нес святой крест на Голгофу, и как все, кто Его касался, исцелялись.
— Скажи, нянечка, ведь Христос воскреснет?! — взволнованно, сквозь слезы, спрашивали мы, оплакивая страдания Христа, которые няня передавала так жалостливо и трогательно.
— Ну, конечно, воскреснет... Но мы-то всегда должны помнить об Его страданиях и плакать о Нем.
И я помню, что в дни Страстной недели мы, дети, как-то душой проникались воспоминаниями о величайших религиозных событиях; эти воспоминания как будто воплощались во что-то реальное, и все выливалось в особое, святое религиозное чувство... Казалось, что Бог с нами присутствует, страдает, молится и прощает.
Когда, бывало, в пятницу у великой вечерни выносили плащаницу, я не могла отрешиться от мысли, что это только образ... Мне всегда казалось, что, действительно, хоронят Христа... И как только запоют «Благообразный Иосиф», няня начинала горько плакать, и я за нею... С тех пор я особенно люблю эту службу... Она напоминает мне чистые детские слезы о Господе...
В страстную субботу мы с няней ходили и к ранней обедне и к поздней. Мама бывала недовольна и укоряла няню:
— Ну, зачем ты ребенка таскаешь в такую рань?.. Ходи одна, если хочешь.
— Беляночка сама просится... Дитяти Господь милость пошлет... Оставь ее... Пусть молится за нас, грешных...
Действительно, я любила эти жуткие, ночные молитвы, в них было что-то таинственное и святое... Няня говорила, что мы идем хоронить Христа. Я знала, что плащаницу будут носить кругом церкви, и мы с няней пойдем со свечами за нею.
Няня тихонько будила меня рано-рано, часа в четыре ночи... Глаза слипались, еще хотелось спать, но в душе точно создался какой-то долг: идти хоронить Христа.
Выходили мы в полумрак, не пивши чаю, шли с моей старушкой по темным улицам. Жутко, таинственно, прекрасно. Душа полна гордостью, точно делаешь что-то хорошее... В церкви народу мало, но как-то особенно значительно раздаются моления и испытываешь особенное молитвенное настроение...
Я так любила и до сих пор люблю церковные службы на Страстной неделе. Они для меня полны духовной прелести, великого нравственного значения и дорогих детских воспоминаний.
Вернемся с няней домой, точно совершили подвиг. Сестра Лида позавидует мне и даже всплакнет.
— Вот, нянечка, Клавдю взяла к ранней обедне, а меня нет...
— Ты еще маленькая, устанешь... Тебе нельзя, а Клавденька большая...
— И я хочу тоже к ранней обедне.
— Не плачь, деточка... Ты ведь маленькая... Все будет в свое время... Пойдешь на будущий год.
* * *
А дома, в нашей маленькой квартирке, в это время, на Страстной неделе, кипели такие интересные хлопоты... Все делалось по порядку, по заветам старины, в определенное время... Мы во всем помогали маме и няне. Сначала шла уборка квартиры: мама и няня, повязав головы платками, обметали потолки, стены, мыли окна, печи, полы, скребли каждый уголок, чистили, обтирали каждую вещь. Уборка шла на славу.
В среду няня чистила образа. Это было своего рода священнодействие, и к нему допускались я и Лида. Мы очень любили это дело и постоянно приставали к няне.
— Скоро? Скоро будем образа чистить? Поскорее, нянечка.
— Повремените, деточки... Это дело не шуточное... Надо осмотрительно...
Прежде всего няня тщательно мылась и нам заботливо мыла руки мылом. Затем на обеденном столе расстилалась чистая скатерть. На этот стол сносились все образа из квартиры, а их было у нас немало. Затем няня приготовляла мел и делала мыльную воду. Мы с Лидой тщательно терли и мыли серебряные и металлические венчики и ободки на старинных иконах, и каждая старалась это сделать как можно чище и ярче. Затем няня заставляла нас помолиться.
— Теперь, благословясь, оботрите деревянным маслом лики.
Мы обтирали лики. Эта работа казалась нам важной и святой. После нашей чистки в углах комнат иконы сверкали необыкновенной чистотой, и перед ними ярко горели лампады. Няня ходила умиленная. А комнаты нашей квартиры походили на кельи монахинь.
В четверг наша старушка делала «четверговую соль»1. Это была какая-то совсем особенная черная соль, которую жгли в духовой печке и на Пасхе ставили на стол. И разговляться без «четверговой» соли казалось нам немыслимым.
В четверг же у нас дома обыкновенно красили яйца. Это, конечно, бывало самое интересное из пасхальной стряпни. Во главе этого дела стоял отец. Мама ему помогала. Мы ни на шаг не отходили от них, и каждая из нас имела право выкрасить для себя по нескольку яичек.
Папа непременно хотел перещеголять дедушку, который был великий мастер красить яйца. Да и отец наш ему не уступал.
В то далекое время таких красок, как теперь, не было. Яйца красили в сандале, в шелухе луковых перьев, в кофейной гуще и в разных тряпках и обрезках шелка. Папа вырезал из сахарной синей бумаги1 разные рисунки, фигуры и изображения, прикладывал их к яйцам, обвертывал все яичной шелухой, завязывал тряпкой и клал варить. Мы с мамой делали то же.
Как, бывало, волнуешься, дрожишь, замираешь, когда развертывают уже сваренное яичко. Что-то будет? Боже, какой восторг! Вот яичко вышло желтенькое с крапинками, а на нем синеватый якорь и буквы X и В (конечно, папиной работы). Кроме того, папа очень искусно нацарапывал на крашеных яйцах буквы, цветы и разные изображения. Иногда он раскрашивал яички красками и всегда выбирал трогательные и нежные сюжеты, например: якорь, сердце, голубков, лики святых, цветы и т. п. Комичных лиц и смешных рисунков на яйцах он никогда не делал. У нас и у дедушки с бабушкой это было не принято.
В пятницу нянечка пекла кулич, месить который помогал ей отец, а вечером делали пасху. Это было целое событие, особенно памятное мне.
Мама уже ранее несколько раз бегала к бабушке за советами: как сделать пасху, сколько держать в печке окорок... И все у нас по советам бабушки выходило отменно хорошо. Никогда ничего не портили. Особенно удавалась пасха. Она была традиционная «бабушкина» и делалась по ее старому, собственному рецепту. Я и до сих пор делаю эту заварную «бабушкину» пасху.
Надо было строго положить всего в пропорции, долго мешать, тихо прогревать на огне и, храни Бог, не переварить.
Между мамой и няней возникали иногда даже споры... Они очень интересовали и даже смешили нас. Когда у нас варили пасху, то мама и няня неотступно стояли у плиты: лица их были красны, серьезны и озабочены. Мы вертелись тут же... Папа то и дело заглядывал в кухню и спрашивал:
— Ну, что, готова?
— Ах, не мешай, Володечка, — говорит мама.
Няня хочет отставлять кастрюлю.
— Что ты, няня!.. Она еще не вздохнула третий раз... — с ужасом говорит мама.
— Как не вздохнула?.. Нет, вздохнула... Даже урчала...
— Нет, не урчала... Не тронь, ради Бога. Маменька сказала, как вздохнет третий раз и по поверхности пузыри пойдут — тогда и снимать с плиты, — волновалась мама.
— Ну, вот и переваришь... Она уже сейчас закипит... Я считала и слышала, как она три раза вздохнула.
— Нет, два раза... а в третий раз только задрожала...
— Не спорь, пожалуйста... Вот с этой стороны даже пузыри потрескались...
— Ах, нянюшка, я ведь знаю... Меня сама маменька учила...
— Да и я знаю... Слава Богу, пятьдесят лет делаем эту пасху.
Нас ужасно занимал этот спор между мамой и няней и очень хотелось посмотреть, как это дышит пасха, как она дрожит, урчит и по ней идут пузыри... Но наши строгие хозяйки не подпускали нас к плите... Только папа иногда заглянет в дверь и шутя спросит:
— Ну, что, дышит или сопит?
— Ах, не мешай, Володя... Дело важное...
— Вот теперь вздохнула, вздохнула... Видишь... Гляди сама, — говорит няня.
— Снимай, нянюшка, скорее, скорее! — кричит и волнуется мама.
Старинную медную кастрюлю с жидкой белой массой осторожно снимают с плиты, няня перекрестится и медленно выливает творожную массу в пасочницу, накрытую белой тряпкой...
— Попробуем, няня, довольно ли сахару? — спрашивает мама.
— Что с тобой, голубушка?! Да разве стану я пробовать... Ты хочешь, чтобы я оскоромилась... Да разве это возможно?!
Мама пробует и нам дает попробовать... Я вопросительно взглядываю на няню и тоже не решаюсь «оскоромиться». Мне кажется это большим грехом. А как хотелось бы попробовать вкусной пасхи!
Вот уже доканчиваются последние праздничные приготовления. Папа помог маме дошить наши платья и передники и сделать к Пасхе цветы из бумаги.
* * *
Наступила суббота. Вечер. Мама накрывает и убирает маленький скромный пасхальный стол... Все у нас просто, незатейливо и всего мало... Однако на всем видна заботливая рука хозяйки: в корзиночках выращена зелень — овес; сделаны гнездышки из сена и туда уложены пестрые яички.
— Маменька, положите мои яички в гнездышко... Нет, мои... Мои красивее... — вперебивку просим мы с Лидой.
— Для обеих моих птичек сделано по гнезду... И положу туда яички... И будут у нас скоро птенчики... — говорит мама и смеется, смеется так весело и заразительно.
Мы недоумеваем, как это может быть, а мама начинает нас обеих крепко, крепко целовать в глаза, в рот, в губы и особенно в шею... «В мое любимое местечко», — говорит она. Так крепко и звонко умеет целовать только одна мама.
— Господи, помилуй, Клавденька, что это ты смеешься в такой-то день!!! Ну, чего ты так балуешься с детьми?! — говорит няня.
И мы втроем затихаем. Мама опять проворно и умело украшает стол. Она убирает окорок белыми фестонами, выделывает на его поверхности из маленьких черных гвоздичек буквы X и В, она пришивает на углы стола букеты из брусничных листьев и так все проворно, красиво; пасхальные кушанья кажутся необыкновенно вкусны, так и текут слюнки, просто не дождешься разговения после недели строгого поста.
А няня в это время хлопочет, чтобы дворник или жиличка отнесли освятить пасху, кулич и яйца. Все это она увертывает в белую скатерть и дает наставления.
Наша милая старушка, пока мы были малы, никогда не могла пойти к заутрене. Она всегда оставалась дома.
Родители наши отправлялись в ту же церковь, куда ходили и дедушка с бабушкой. Эта приходская церковь была далеко, где-то на Васильевском острове... Разговлялись мы ночью, когда папа и мама приходили из церкви.
Бывало, еле-еле дождешься этой минуты...
— Нянечка, скоро будем разговляться?.. — томлюсь я.
— Уж как пасхи да кулича хочется... Не дождаться разговенья, — ноет Лида.
— Сначала святого яичка дадут... — говорю я.
— А после и кулича, и пасхи... Как вкусно-то, — шепчет Лида.
— Обе вы сонные. И глаза-то не смотрят и губы-то еле говорят... Лягте, деточки, не томитесь. Еще долго-долго. Засните... придут папа с мамой, я разбужу. Приведет Господь — разговеемся все.
— Не уснуть, нянечка...
— Прочитайте десять раз «Отче наш» и заснете...
Глаза слипаются, зеваешь, томишься, читаешь без конца «Отче наш», но заснуть невозможно. Волнуешься, ждешь разговенья, завтрашнего дня и всех радостей жизни...
* * *
Я помню, когда родители взяли меня первый раз к заутрене. Нянечка моя волновалась больше меня... Как она меня прихорашивала, наряжала, наставляла и учила:
— Ты смотри, Беляночка, как в церкви двери закроют и уйдет крестный ход, тогда скоро и «Христос воскресе» запоют. Сначала за дверью пропоют, будто узнали благую весть. Господи, в храмах Божьих какие сегодня молитвы поют, какая служба идет!..
Няня особенно тревожно просила папу обо мне; на маму она как-то не надеялась...
— Сударь мой, Владимир Васильевич, вы уж Беляночку не простудите... Не затолкали бы в церкви-то... Не заснула бы она... Жарко там, снимите салопчик... Уж до конца не стойте... Дитя первый раз у заутрени... Пораньше уйдите... Господь простит, коли не достоите...
— Будьте покойны, нянюшка, вернем ваше сокровище в сохранности.
Няня меня кутала, крестила, и мы ушли... Как я счастлива, горда и довольна. Я с папой и мамой иду к заутрене... Хотя мне всего-то семь лет, но я кажусь себе большой. Шестилетняя сестра Лида, конечно, не может сравняться с такой взрослой девицей, которая уже идет к заутрене. И Лида, конечно, обижена и даже поплакала. Но ее утешают, что в следующем году и она будет большая и тоже пойдет к заутрене...
Только раз в году и бывает такая ночь... Какая-то особенная, чудесная... Эта святая ночь под праздник Светлого Христова Воскресения полна невыразимой прелести. Никто не спит в эту ночь... И кажется, все ищут ласки, примирения. И в сердце самого обиженного, несчастного человека просыпается всепрощение и надежда на счастье.
Мы идем медленно к заутрене. Папа и мама держат меня за руки. А я примолкла и вся превратилась в зрение. Кругом шум, движение и суета. На улицах горят плошки с маслом, а кое-где даже целые бочки. Люди идут, идут без конца, с куличами, с пасхами... Все веселые, радостные, нарядные... Вдруг раздается выстрел... Скоро пронесется благостный звон... «Звонят во всех церквах на все голоса, как никогда нигде. Точно ангелы поют на небесах», — говорит няня. И мне казалось, что я, действительно, слышала тогда пение ангелов. Я зорко всматривалась в синее небо и в мерцающие там звездочки, и детской мечте ясно и чисто представлялось великое событие прошедших веков.
В церкви необыкновенно светло и торжественно. Мы едва-едва протискиваемся вперед... Вон и бабушка с дедушкой. Вон и тети. Все улыбаются мне, ласкают, ставят удобнее, заботятся... Бабушка и дедушка такие нарядные, как никогда.
У дедушки надеты все ордена, у бабушки на голове высокая белая наколка «фаншон», как называют ее тети. Я про себя думаю, что «сегодня дедушка — царь, а бабушка — царица»...
Служба пасхальная и торжественна и прекрасна, напевы молитв веселые и радостные.
Мне было так хорошо: бабушка с дедушкой и три тети то и дело ласкают меня, тихонько спрашивают: не устала ли я, не тесно ли, не жарко ли... А кругом нас ходили, толкались, заглядывали в глаза ребятишки. Их почему-то особенно было много... Бедные, плохо одетые, худые... Это были дети бедноты, дети улицы... Они все пробирались в эту сторону церкви.
Они знали, что здесь встретят сочувствие... Но не у всех, конечно. Тетя Саша недовольна и сердится. «Папенькины мальчишки! Такие грубые невежи! Чего вы тут толкаетесь?» — шепчет она гневно и отстраняет от нас двух маленьких оборванцев... Но они, обогнув нас, смело проходят мимо дедушки и, улыбаясь во весь рот, заглядывают ему в лицо... Дедушка сегодня серьезен и недоступен, даже не смотрит на них. Это «дедушкины мальчишки», его «босоногая команда», как он их называет... «Завтра они придут к нему «Христос воскресе» петь... Он их так любит, жалеет. Он подарит им яички и денег... Станет выпрашивать у бабушки кусочки кулича... А тетя Саша их не любит, бранит, всегда сердится за то, что они на полах следят да шумят», — все это с быстротой молнии мелькнуло у меня в голове...
Скоро в руках молящихся запылали свечи. Детям это так нравится. Только у дедушкиных мальчишек не было свечей... Но дедушка похлопал по плечу одного, другого... Вот к нему обернулось худенькое лицо с большими красивыми серыми глазами. Около этого мальчика, одетого в женскую кофту, жалась малютка-девочка. Лица их были болезненно - печальны, и грустные большие глаза говорили о раннем горе. Дедушка дал им по тоненькой свечке... Когда засветились в их руках яркие огоньки, лица их тоже засияли огоньками радостной улыбки... Эта улыбка не сходила с лица малютки - девочки во всю светлую заутреню: то она смотрела на свою свечку, то обращала глаза на дедушку. И теперь, когда вспоминаю этот взгляд, мне представляется, что так смотрят ангелы на картинах Рафаэля. Как мало надо детям для радости!
Трепетно билось сердце, когда за дверями пели «Христос воскресе!», и радостно откликнулось оно навстречу великому привету: «Христос воскресе!». В церковь вошел с громким пением крестный ход. После мы все похристосовались. Отстояли заутреню и даже обедню.
— Завтра вы детей к нам пришлете? — спрашивает бабушка, прощаясь.
— Ну, конечно, маменька.
— Дети дня на три погостить приедут? Мы их так ждем, — говорит тетя Манюша.
— Клавдинька, принеси твой альбом. Я тебе такие стихи Пушкина дам переписать — ты будешь в неописанном восторге! У меня тебе много кой-чего новенького приготовлено, — говорит дедушка маме.
А она его целует и весело смеется. И все мы радуемся.
Мы расстаемся. Дедушка с бабушкой разговлялись дома с тетями, а мы все с няней у себя.
* * *
Радостная, счастливая бегу я по двору, по лестнице. Няня открывает дверь.
— Христос воскресе, нянечка! Христос воскресе! — громко и восторженно крикнула я, бросаясь на шею к своей дорогой старушке.
— Воистину воскресе, моя пташка дорогая, мое золотце! Вот мы с тобой — старый да малый — дождались великого праздничка. Ты уже теперь болыпуха... У заутрени первый раз была.
Как светло, чисто, уютно, радостно у нас... Везде, везде горят огни, лампады.
— Люблю, когда светло, когда много горит огней, — говорила всегда мама, и в большие праздники у нас во всех уголках квартиры зажигались огни.
Мы все христосуемся, дарим друг другу яички, потихоньку друг от друга сделанные. У нас накрыт стол, а под салфетками у всех лежат яички. Такой обычай был у нас и у дедушки с бабушкой. У меня красное яичко с цветочками, у сестры Лиды желтенькое. Это сделал папа. Мама купила деревянные красные, а няня сделала из воска и облепила их шелком и лентами... Мы так всему радуемся, так счастливы.
Я, беспрерывно сбиваясь, стараюсь рассказать няне все, что было в церкви: свои первые впечатления.
— Светло, весело... Батюшки такие золотые... А когда «Христос воскресе!», то все целоваться стали. И свечи зажгли... А у «дедушкиных мальчишек» не было свечей... Они там в церкви толкались... Тетя Саша очень на них сердилась... Дедушка им свечки дал.
— Ах, Сашенька, Сашенька... И в церкви-то не удержалась, милушка... Характерная девушка... И близко церковь, да от Бога далеко. Ничего не поделаешь... — прерывает мою болтовню няня и сокрушенно качает головой.
Она обо всем меня расспрашивает, целует, пробует голову: нет ли жару, не простудилась ли... И опять расспрашивает и снова целует и милует.
— Бабушка и дедушка сказали, что завтра к ним... И тети тоже сказали. Много нам подарков приготовили... А дедушка маме стихи в альбом напишет...
— Всегда так водится, что первый день праздника у стариков проводят, — говорит серьезно няня.
Мы разговляемся тихо и весело. Всего пробуем понемножку...
Глаза уже застилает какой-то туман... И томно и хорошо...
В окна пробивается весенний, голубоватый рассвет... Так интересно и необычайно встречать это прекрасное раннее утро наступающего праздника... Сколько сладких мечтаний, ожиданий... Все так живо, весело, полно неизведанных радостей, как сама невинная жизнь дитяти.
Жизнь чистая, обереженная, счастливая скромными радостями и любовью окружающих. Жизнь тогда казалась беспрерывным праздником, с гулом благостных колоколов, с надеждой на что-то неожиданно-радостное, с верой во все хорошее и любовью. К самому источнику счастья — к жизни.
— Уже рассветает... Какое утро ясное!
— Идите спать, мои пташки, — говорит няня. — Беляночка моя уже и головку повесила, — шепчет она и ласкает меня и ведет нас, полусонных, к кроваткам. — Ложитесь, деточки, проворнее, усните скорехонько... А завтра к бабушке с дедушкой с утра пойдем... Путь не близкий...
Какие магические слова: «завтра к бабушке с дедушкой».
Ляжешь проворно... Уже дремлешь... И сердце бьется так трепетно и радостно... В голове туманится и точно слетают волшебные грезы... Засыпаешь и думаешь о том, как хорошо, занятно у бабушки с дедушкой... Там для нас положительно был рай земной. В их маленьком, сером домике — бесконечный запас чудес. Там все было полно жизни, интереса, красоты, духовных запросов. Там чудак дедушка с его таинственным кабинетом, с его своеобразной жизнью, с его чудачествами и с «босоногой командой», которую он так любил. Там горбатенькая тетя Манюша с большими черными глазами, которая так хорошо играет Бетховена... Там цветы, птицы, животные... все эти неотъемлемые привязанности детства...
Там все к чему-то рвутся, жаждут, ищут, добиваются... Там не страшны были нужда и бедность: все трудились неустанно.
— Лида... Лиденька... Завтра к бабушке с дедушкой... Как хорошо! Как я рада... — шепчешь, засыпая...
— Да... Клавдя... Дуняша опять что- нибудь перепутала... Хозяйки нам цветов дадут... Дедушка будет царем, а бабушка — царицей...
Сладкий сон прекращает грезы. Впереди встает желанная действительность — радостная и светлая. Все это наполняло счастьем детские годы.
1912—1913
Рекомендуем посмотреть:
Детям о Великой Отечественной войне
Смешные рассказы для школьников
Нет комментариев. Ваш будет первым!